В те далёкие времена
Бабушка Саша родилась в далёком 1891 году. Росла, как и все крестьянские дети: спали на домотканых дерюжках, играли в тряпичные куклы и мячики. В восемь лет её определили в Горяйновскую церковно-приходскую школу. Учиться очень нравилось, а учителя казались небожителями.
Дети есть дети. И тогда баловников и озорников хватало. В снежную зиму, когда возвращались домой по краю высокого бугра, который расположен между Горяйновом и Войнюковом, мальчишки старались столкнуть девчат в сугроб. «Лезешь наверх, – вспоминала бабушка, – а снег куда только не набьётся: и в валенки, и в варежки, и в холщовую сумку с тетрадками. Только до вершины доберёшься, а тебя опять вниз спихнут…».
Учиться долго не пришлось. Через два года отец строго-настрого приказал в школу не ходить: нечего, мол, обувь зря протирать. И даже учитель приходил уговаривать, чтоб дали способной девочке доучиться год. Прадед был непреклонен: «Нечего зря время терять. А вязать носки да щи варить она и так сможет». Против отца не пойдёшь, а вот любовь к чтению бабушка сохранила на всю жизнь. В восемьдесят пять она зачитывалась Толстым и Достоевским, а мне в детстве рассказывала про «Женни Эр» и «мистера Рочистера». Чекмарёвы все тяготели к чтению.
Одного не могу взять в голову: прадед был безграмотным, но числился сельским старостой. Как он вёл «деревенскую бухгалтерию»?
Нехитрые радости
Вспоминала она и нехитрые детские радости: катание на ледянках, которые сами и заливали, с горки, гостинцы, которые привозил отец из Москвы, когда удачно распродавал сельскохозяйственный товар, среди них обязательно была большая сахарная «голова». Катание на лодках в помещичьем пруду в Баграмове. Как пускали мельницу в Горяйнове, а молодёжь на радостях купалась в Воже прямо в одежде. И, конечно, нелёгкую подённую работу на прополке, куда девочки ходили вместе с мамкой.
А ещё церковный хор, где они с Пашей пели 10 лет. У Паши был альт, а у Саши – очень сильный сопрано. До сих пор слышится бабушкино пение: «Возложил еси на главах их венцы…». И как будто вижу, как высоко под купол красавицы церкви взлетает звонкий детский голос, как подхватывают его мощные басы братьев Левиных, как стройно звучит церковный хор, регентом которого был школьный учитель Никита Васильевич.
Бабушка очень любила петь. Особенно «Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая…». Вообще, любовь к песне – это у нас семейное. Прекрасный голос был у моей матери, да и я в эту когорту, прямо скажем, немного вписалась.
В людях
Все Чекмарёвы были дружные, старались помочь родителям. Старшая сестра, Пелагея, оставив отцу с матерью на попечение двухмесячную дочь Катю, устроилась кормилицей в семью серпуховского фабриканта Коншина. У пары Коншиных долго не было детей, наконец, к сорока годам, Господь послал им сына. Наследника оберегали, лелеяли и его кормилицу. В деревню Поля сундуками присылала отличные платья с барского плеча, деньги. Саша и Паша были на сельских гуляньях одеты лучше всех, хотя кумушки и пытались злословить на этот счёт.
Пришёл черед и Александре идти в люди. Сначала пыталась она поработать на серпуховской фабрике, а потом пошла в прислуги, работала горничной.
Во времена НЭПА жила в прислугах и у немцев, и у евреев. Испытывали девушку: подбрасывали деньги, драгоценные вещицы. Но природная честность брала своё. Никогда Саня не зарилась на чужое. Была работящей и приветливой. В доме до сих пор хранится фотография семьи, где она работала в услужении, на обратной стороне надпись: «На память дорогой Шуре от Веры Гофман».
В людях она научилась вкусно готовить, отлично стирать, по правилам делать уборку в доме. Жалованье почти всё отсылала в деревню.
А затем была работа в Люберцах, на заводе сельхозмашин, куда к тому времени перебрались мои дед и бабушка. Жили вместе. В Люберцах родилась моя мать и её брат, который в 9летнем возрасте умер от дифтерии, перешедшей в туберкулёз.
Но деревня манила к себе. К тому же, в городе стало голодно. А детям нужно было молоко. Было решено вернуться обратно.
Всю оставшуюся жизнь бабушка Саша проработала в колхозе, сначала войнюковском, а потом, после укрупнения, в колхозе имени Куйбышева. Замуж так и не вышла. Тогда в деревне это считалось чуть ли не позором. Помню из её рассказов. Работают на переборке картошки женщины, среди них две ногинские, вышедшие в Войнюково замуж. Бабёнки вредные, так и норовят задеть за больное: «Вековуха засиделая!» Да бабуле палец в рот не клади: «Если б не ты да Танька, сидеть бы вашим мужикам до смерти холостыми!» – в сердцах говорила она, подчёркивая этим, что никто из местных в таких кавалерах не нуждался. А ухаживали за бабулей многие: смуглая, кареглазая, с роскошными косами, она была по душе парням, но не сложилось…
Уже в зрелом возрасте сватал её вдовец из Рыбного, Евсей Ребизов, у которого было пятеро детей, на что закадычная подружка Парашка Ефашина сказала: «Санька, чем на чужих детей идти, лучше камень на шею да в пруд!». Не зря подружка говорила, сама в такой ситуации оказалась.
Война – не мать родна
В войну жила у бабушки племянница Маша с двумя малыми детьми. Голодали. А бабушка работала на хлебозаводе, он тогда у Горяйновского переезда располагался. Грех попутал, взяла две буханки хлеба. И… попалась. За две буханки год в тюрьме отсидела, шила рукавицы для красноармейцев. Срок мог быть и большим, да прокурор знакомый попался. А бабушка смолоду до самой глубокой старости нюхала табак, тогда это было распространено. В тюрьме табака не было. Она научилась курить, но, как освободилась, с куревом завязала.
Пришло время, выросли братья и сёстры, умерли родители. Осталась Саня одна в родном гнезде. Кстати, общими усилиями, самым младшим в семье сумели дать образование. Иван Чекмарёв был врачом сначала в Срезневской больнице, потом в Рязани; Наталья выучилась на зоотехника; Пётр был председателем житовского колхоза, а в годы войны – начальником Рыбновского потребсоюза, потом был призван в армию и пропал без вести.
Роднее тётки никого не было
Чекмарёвы в беде своих не оставляли, часто навещали друг друга. Вот сюда, в маленький домик в три оконца под соломенной крышей, и пришла к тётке (так она звала бабушку) жить моя мама после смерти бабушки Паши. Так всю жизнь они и прожили вместе. Мама часто мне говорила: «Я не знаю, кого я больше любила – мать или тётку. Обе они мне одинаково дороги». Да и бабушка Саша любила мать, как собственную дочь, а я была ей родной внучкой.
Бабушкина внучка
Я родилась, когда бабушке было 70. Разница у нас с ней была более полувека. Самые живые воспоминания детства (а помню я себя лет двух с половиной): сижу на подоконнике. «Субботка!» – кричу я во всё горло, увидев нашу чёрную корову. Её встречает бабушка. Наелась наша кормилица, вон вымя-то какое! И я с нетерпением жду момента, когда бабушка принесёт мне в алюминиевой кружке парного молока: «Пей, милка моя!». Ничего с той поры вкуснее не пила.
Часто бабушка водила меня на могилку к своей сестре. На ней мой дед посадил липу и майское дерево. «Скажи бабушке, мол, это я, твоя внучка, проведать тебя пришла!». «А она услышит?» – спрашиваю я. «Обязательно», – слышалось в ответ. И я верила, что гдето там, далеко, бабушка Паша меня слышит и радуется, что внучка пришла её навестить.
Пенсия колхозная была у моей Александры Григорьевны ровно 12 рубликов. Выручало хозяйство да огород. Бывало, поднаберёт яичек, съездит в Рязань, продаст, а на вырученные деньги мне подарочек везёт. Увидев её издали, со всех ног бегу навстречу с криком: «Сказка моя любимая идет!». Ведь так, как бабушка, сказки не мог рассказывать никто.
Вспоминается и то, как готовили мы с ней обед. Мне от силы лет пять. Уже жили в Рыбном. Газа не было, зато была печка. Варим щи. У меня – кастрюлька из детского набора. Я во всём стараюсь подражать бабушке: режу капусту, морковь, картошку, всё у меня исправно кипит. И никак не могу понять, почему у бабушки такие вкусные щи, а моё произведение приходится выливать Буяну?
А знаменитые бабушкины пироги! Никто не умел такие печь! С утра дома начиналось таинство: замешивали опару, ставили в самое тёплое место, к печке, подходить тесто, делали начинки. Процесс лепки доверяли и мне. А потом я носилась по всему дому, заставляя всех испробовать мой кулинарный шедевр. А зимняя окрошка из капустного рассола (а её заготавливали целую бочку!) с хреном, зелёным луком, выросшем на подоконнике, и обжигающей картошкой! Пишу, а у самой слюнки текут. И обязательный гостинчик любимой внучке после школы – кулёчек конфет «Плодово-ягодный букет», который поедался в мгновение ока…
В детстве дома всегда было холодно: у нашей печки не хватало мощности обогреть всё помещение. Мы усаживались у тёплой батареи, и бабушка начинала свои рассказы: про детство, про войну, про жизнь. Делала она это очень искусно, могла заинтересовать даже маленького ребёнка.
Или ночь. Мне не спится. «Милка моя, да ты кушать хочешь!» – говорит бабушка и идёт на кухню. Появляется она с куском чёрного хлеба, солонкой и чесноком. Нажевавшись и запив трапезу водой, мы спокойно засыпаем.
В гости к родственникам
Были у бабушки две любимые племянницы – Катя Левина и Маша Каледина. Катя наша веселушкой была: маленькая, кругленькая, приветливая. А уж чистоплотная, каких поискать! Любила она праздники, особенно свой день рождения. К этому дню забивался кабанчик, делалась «смирновская» собственного производства (кстати, девичья фамилия у тёти Кати была Смирнова), приглашались настоящие начальники – вот это она любила! Частым гостем был директор железнодорожной школы Александр Федорович Бирюлин с супругой Марьей Петровной, тётин начальник Евстафий Семёнович и другие. И обязательно приходил Катин деверь – дядя Вася Левин, который отлично играл на гармошке. А уж плясать и петь частушки наша Катерина была мастерица! Вместе со взрослыми отплясывала и я. Дядя Вася иногда специально для меня играл. Вот уж где действительно шёл дым коромыслом!
Маму мою двоюродные сёстры любили особенно, обе годились ей в матери и ласково называли Наточкой, а меня просто обожали.
Работы бабушка не боялась никакой. Была физически крепкой. В 86 лет пешком с мамой ходила семь километров от Рыбного до Войнюкова. Пока мама полола картошку, бабушка навещала подруг и знакомых. А вечером тем же макаром возвращались домой.
Прожила бабушка 94 года. Последние полгода её стала подводить память. В минуты просветления мама ей говорила: «Женя нам скоро маленького родит. Нянчить будешь?». «Буду!» – радостно кивала она. Не дожила она до рождения моей дочери ровно месяц. Теперь мне кажется, что она своей смертью уступала дорогу в жизнь моему первенцу.
Милая моя сказка, я буду помнить тебя столько, сколько проживу на этом свете…
